На главную страницу раздела
Рестораны русской эмиграции
Пожалуй, нет сейчас темы, которую ученые-гуманитарии разрабатывалиь бы с таким азартом и напористостью, как история Русского Зарубежья. Мы вдруг словно спохватились, что из нашего поля зрения, из наших знаний о самих себе выпало какое-то очень важное звено, и принялись наверстывать упущенное с удвоенной энергией. И в самом деле: жизнь наших соотечественников на чужбине со всеми ее сбывшимися и разбитыми надеждами, воплощенными и несостоявшимися замыслами для нас, сегодняшних, интересна и поучительна. Это похоже на открытие Атлантиды огромного и таинственного материка, поэтому у книг о русской эмиграции всегда широкий круг читателей. Но вот что удивительно: в этом полноводном потоке издательских публикаций почетное место отведено русским воинским союзам и военным школам, учебным заведениям самых разных профилей, общественно - политическим организациям, объединениям художников и литераторов, отдельным выдающимся политикам, мыслителям и представителям творческих профессий. А вот рестораны и рестораторы вниманием обделены.
Причина отчасти кроется в том, что документальные свидетельства, на базе которых можно воссоздать историю русских ресторанов за рубежом, отрывочны и распылены: мемуаристы упоминают о них большей частью вскользь, вставляя кое-какие сведения по ходу рассказа об интересных встречах или событиях, состоявшихся в том или ином кафе или ресторане. В лучшем случае приводят короткие зарисовки особо полюбившегося им заведения. Издатели русских газет за рубежом, зажатые в тиски скудного финансирования, в первую очередь предоставляли газетные полосы материалам, которые находились на острие интересов и потребностей русских изгнанников коллизиям мировой политики, борьбе с большевизмом, юридическому и социальному обустройству соотечественников за рубежом. Понятно, что на долю ресторанной тематики выпадали крохи: если журналистика к ней обращалась, то в связи с информационными всплесками вокруг событий, в которых мелькнет название какого- либо заведения.
И по сей день эмигрантский ресторан стыдливо ютится где-то сбоку больших событий и знаменитых культурных брэндов : дягилевских театральных сезонов в Париже, Нобелевской премии И. Бунина, деятельности ученых, высланных на философском пароходе из советской России, и многих других явлений того же высокого порядка. Пренебрежительное отношение исследователей к ресторану несправедливо хотя бы потому, что эмигрантские рестораны давали работу и приют тем нашим соотечественникам, которые без них были бы обречены. Потому что они были единственным островком в океане житейских забот, где можно было на время забыться, отряхнуть прах с ног и мысленно воссоединиться с далекой родиной. Потому что они явились наглядным воплощением самобытности и мастерства русских людей, которые завораживали жителей чужой страны. Более того: русский ресторан за границей стал крупным коммерческим и культурным проектом, успешно конкурировавшим с местными предприятиями на родине высокой моды, гастрономических изысков, утонченного эстетства. В этом качестве он опередил собственное время, утвердив образец ресторанного дела, который не утратил значения и в настоящее время. Заметим также, что такой образец создавался зачастую в условиях совершенно недостаточных первоначальных капиталовложений, острейшего соперничества с французскими заведениями и враждебно-холодного отношения парижан к начинаниям чужаков. Однако проходило время и те, отбросив предубеждения, вливались в контингент постоянных гостей русских рестораторов.
Итак, наш рассказ начинается с Парижа мировой арены состязаний кулинаров, дизайнеров, официантов и метрдотелей, таперов, шансонье, где особенно трудно пробиться новичку ресторанного дела и еще труднее удержать на плаву свое детище.
********
В эпоху наплыва русских эмигрантов с середины 20-х и по конец 30-х годов прошлого столетия Париж жил кипучей жизнью - его кафе и рестораны предоставляли идеальную площадку для литературных турниров, художественных перформансов и просто веселых пирушек, площадку, которая завлекала туристов всего мира. Этот ликующе радостный и всегда интригующий мир Парижа легко вбирал в себя и русскую богему, которая его начала осваивать еще с конца Х1Х в. То были бесприютные нищенствующие художники, философы, поэты. Местом их неофициальной прописки стал блестящий Монпарнас, земля обетованная для служителей муз и рестораторов, а также туристическая Мекка. Кафе и рестораны здесь разделялись по цеховому признаку и рангу своих завсегдатаев. Кафе Хамелеон было излюбленным местом сборов русских писателей и художников из молодой поросли, которая могла пока что только мечтать о признании. Выступали там и русские мастера оригинального жанра: мим и танцор Валентин Парнах и его напарник, имени которого никто не знал, но который называл себя трубадуром России . По соседству в кафе Дом обосновались художники, устраивавшие здесь экзотические балы. В кафе Парнас выставляли и продавали свои картины те из них, которых уже коснулся первый луч славы. На пересечении бульвара Монпарнас и улицы Ассас находилось роскошное кафе Клозри де Лила (в переводе: Сиреневый хутор ). Если здесь некогда и цвела сирень, то в начале ХХ в. ее не осталось и в помине. Однако оно снискало славу уютного прибежища для поэтов. В нем собирались мэтры французской словесности, по вторникам устраивались дебаты, например, о значении научной поэзии , придуманной Ренэ Гилем, иногда проводились выборы и коронации принца поэзии . Заказав дежурную чашку кофе, можно было бесплатно получить стопку бумаги и на пять - шесть часов, без всякого стеснения, уйти с головой в работу: официанты тактично обходили стороной гостя, на которого снизошло вдохновение. Воистину к таинствам творчества здесь были причастны все и завсегдатаи, и обслуживающий персонал! Из русских литераторов сюда наведывался Н. Гумилев. Любил здесь бывать и будущий чопорный классик советской литературы, а тогда свободолюбивый и раскованный в своих суждениях эмигрант И. Эренбург. А позже с конца 20- х годов его облюбовали молодые русские поэты из творческой группы Перекресток , пытавшиеся утвердить неоклассицизм в русской литературе.
На заре существования поэтического Монпарнаса самым известным кафе было Ла Болле (в переводе на русский: Чаша ), располагавшееся в пассаже Л Ирондель ( Ласточки ) рядом с площадью Сен- Мишель. Близость демократического Латинского квартала также наложила свой отпечаток на облик кафе тут частенько собирались темные личности, наводившие своим видом подозрение на связь с криминальным миром, порой случались и хулиганские потасовки. Пространство было поделено на три отсека, каждому из которых было отведено свое предназначение. Центром первого служила барная стойка у входа, всегда облепленная любителями горячительных напитков. Для тех, чьи вожделения простирались дальше содержимого бара, был оборудован второй отсек. В него вела массивная деревянная дверь, окрашенная в коричневый цвет. Выбеленные стены, низкий сводчатый потолок, грубо сколоченные деревянные столы и скамьи вот и все скудное убранство. Однако простота была мемориальной, и в ней было заключено свое обаяние. Именно в этой незамысловатой обстановке некогда коротали вечера завсегдатаи - Оскар "айльд, Поль Верлен об их пребывании здесь возвещала памятная надпись на стене. А еще раньше, в средневековье, по тупику Ласточки расхаживали школяры и клерки Латинского квартала, быть может, даже сам "рансуа Вийон. Эта первозданность влекла сюда в начале ХХ в. и признанных мастеров, и робких дилетантов. Как отмечала мемуаристка З. Шаховская, грязное и тусклое кафе было освящено традицией . Другой свидетель - русский литератор Ю. Терапиано вспоминал, что еженедельные собрания русских поэтов в Болле , как раз и происходившие в этом помещении, пользовались статусом экстерриториальности посторонние лица не имели право нарушить хода их чтений и диспутов. Литераторы ценили деликатность хозяев и долгие годы хранили верность этому заведению.
Третий отсек знаменитого кафе был оборудован под баром, в подвальном помещении. Он предназначался для иностранных туристов, желавших приобщиться к атмосфере поэзии и вольных эскапад: обстановка здесь была выдержана почти в том же пуританском стиле, что и наверху, где священнодействовали поэты. Однако для развлечения гостей предусматривались эстрадные номера певцов и танцоров, среди публики рассаживались артисты, одетые в живописные костюмы апашей (в переводе хулиганы). Вспыхивавшие среди них ссоры и драки нередко являлись также инсценировками, исполняемыми на потребу туристам. Ла Болле процветало примерно до середины 20-х годов. Основанный в 1925 г. Союз молодых поэтов и писателей попытался упорядочить и централизовать вольные поэтические встречи, и русские поэты вскоре покинули гостеприимный кров кафе.
Еще одной достопримечательностью Монпарнаса, овеянной славой ее завсегдатаев, стала Ротонда . Одним из первых ее владельцем был толстый и веселый кабатчик по имени Либион, который, сам того не ведая, способствовал превращению самой обычной точки общепита в самый необычный проект. А история была такой. Открывшееся кафе было не хуже и не лучше прочих дешевых забегаловок на Монпарнасе, однако, его сразу приметили несколько представителей художественной богемы. Вслед за ними сюда потянулась череда художников и писателей. Быть может, все дело было в том, что папаша Либион был добрым человеком, любил свое дело, хотя большого дохода оно не приносило, а к своим чудакам - клиентам относился как к неразумным детям: прощал диковатые выходки, хроническое безденежье и выручал, чем мог. Как вспоминал И. Эренбург, позади барной стойки, в темной комнате на десять - двенадцать столиков, где собирались творческая компания, всегда стояли шум и гам: до хрипоты спорили о принципах современного искусства, декламировали стихи, громко выясняли отношения. Однажды разгулявшийся темпераментный испанец поднял за ножку мраморный стол и, размахивая им, стал кричать, что ему опостылела жизнь, и он готов с ней поквитаться, а заодно разделаться и с теми, кто находится в комнате. Однако, видя, что его угрозы остаются без внимания хозяин сам редко вмешивался во внутренние происшествия и уж никогда не примешивал к ним полицию - быстро остыл и, как ни в чем не бывало, продолжил вечер.
Бывало и так, что, глядя на какого- либо совсем захандрившего завсегдатая, папаша Либион подходил и совал в руку пять франков, сердито произнося: Найди себе бабу, а то у тебя глаза сумасшедшие . А один раз пристроил своей старой служанке младенца подкидыша, которого бросила в кафе непутевая молодая художница. Все это делалось по зову души, а вовсе не из желания выставить себя в привлекательном свете. Да и по правде говоря, оценить таланты своих гостей хозяин был не в состоянии: книг по искусству он не читал, вернисажей не посещал. Один раз кто - то из доброхотов ему посоветовал скупать рисунки и эскизы, которые за столиками творили художники: ведь с течением времени на них можно разбогатеть. Однако на это предложение хозяин ответил решительным отказом: в живописи он не разбирается, распознать шедевр и разглядеть будущую знаменитость он не может, поэтому пусть все остается, как есть. Конечно, порой он принимал от Модильяни рисунки, но это в виде оплаты по счетам и только потому, что у того на столике громоздилась стопка пустых блюдец, а сумма, которая причиталась за все выпитое и съеденное намного превышала содержимое кошелька. При этом подобного мецената вряд ли могло даже заинтересовать изображение на рисунке. О том, куда потом девались эти рисунки, история умалчивает. Скорее всего, хозяин их просто раздаривал желающим побывавший у него в доме Эренбург увидел там несколько дешевых мещанских пейзажей живопись Сутина и Модильяни не сочеталась бы с плюшевыми гардинами и громоздкой мебелью.
Ирина Волкова, доктор исторических наук МГ"-ВШЭ
|
